Неточные совпадения
Самгин, снимая
и надевая очки, оглядывался, хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу, вообще что-нибудь
от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса,
и над этой огромной плоскостью —
небо, не так глубоко вогнутое,
как над
землею,
и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него
и в нем.
Он отбрасывал их
от себя, мял, разрывал руками, люди лопались в его руках,
как мыльные пузыри; на секунду Самгин видел себя победителем, а в следующую — двойники его бесчисленно увеличивались, снова окружали его
и гнали по пространству, лишенному теней, к дымчатому
небу; оно опиралось на
землю плотной, темно-синей массой облаков, а в центре их пылало другое солнце, без лучей, огромное, неправильной, сплющенной формы, похожее на жерло печи, — на этом солнце прыгали черненькие шарики.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии»
и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся
от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая,
как бы поднимаясь из
земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма,
неба — не видно, а
земля — пустеет, верхний слой ее
как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Я писал вам,
как мы, гонимые бурным ветром, дрожа
от северного холода, пробежали мимо берегов Европы,
как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца
и, после угрюмого, серо-свинцового
неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие
небеса,
как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием
земли,
как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Царство небесное, разумеется, не
от мира сего, а в
небе, но в него входят не иначе
как чрез церковь, которая основана
и установлена на
земле.
Действительно, все эти дни
земля точно старалась покрыться туманом, спрятаться
от чего-то угрожающего,
и вдруг туман изменил ей
и,
как бы войдя в соглашение с
небом, отошел в сторону, предоставляя небесным стихиям разделаться с
землею по своему усмотрению.
После полудня ветер стих окончательно. На
небе не было ни единого облачка, яркие солнечные лучи отражались
от снега,
и от этого день казался еще светлее. Хвойные деревья оделись в зимний наряд, отяжелевшие
от снега ветви пригнулись к
земле. Кругом было тихо, безмолвно. Казалось, будто природа находилась в том дремотном состоянии, которое,
как реакция, всегда наступает после пережитых треволнений.
— Нет, Галю; у Бога есть длинная лестница
от неба до самой
земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы;
и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав
и кучами попадают в пекло,
и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на
земле.
Моя тема была: возможен ли
и как возможен переход
от символического творчества продуктов культуры к реалистическому творчеству преображенной жизни, нового
неба и новой
земли.
Земля как будто вздыхала,
и что-то подымалось
от нее к
небу,
как клубы жертвенного фимиама.
— Ко всему несут любовь дети, идущие путями правды
и разума,
и все облачают новыми
небесами, все освещают огнем нетленным —
от души. Совершается жизнь новая, в пламени любви детей ко всему миру.
И кто погасит эту любовь, кто?
Какая сила выше этой, кто поборет ее?
Земля ее родила,
и вся жизнь хочет победы ее, — вся жизнь!
Там, наверху, над головами, над всеми — я увидел ее. Солнце прямо в глаза, по ту сторону,
и от этого вся она — на синем полотне
неба — резкая, угольно-черная, угольный силуэт на синем. Чуть выше летят облака,
и так, будто не облака, а камень,
и она сама на камне,
и за нею толпа,
и поляна — неслышно скользят,
как корабль,
и легкая — уплывает
земля под ногами…
Чем кончилось это дело, я не знаю, так
как вскоре я оставил названную губернию. Вероятно, Чумазый порядочно оплатился, но затем, включив свои траты в графу: „издержки производства“, успокоился. Возвратились ли закабаленные в „первобытное состояние“
и были ли вновь освобождены на основании Положения 19-го февраля, или поднесь скитаются между
небом и землей, оторванные
от семей
и питаясь горьким хлебом поденщины?
Эта таинственность только раздражала любопытство, а может быть,
и другое чувство Лизы. На лице ее, до тех пор ясном,
как летнее
небо, появилось облачко беспокойства, задумчивости. Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом отводила глаза
и потупляла в
землю, а сама, кажется, думала: «Вы несчастливы! может быть, обмануты… О,
как бы я умела сделать вас счастливым!
как бы берегла вас,
как бы любила… я бы защитила вас
от самой судьбы, я бы…»
и прочее.
И они вышли на шоссе. Дождь то принимался идти, то утихал,
и все пространство между почерневшею
землей и небом было полно клубящимися, быстро идущими облаками. Снизу было видно,
как тяжелы они
и непроницаемы для света
от насытившей их воды
и как скучно солнцу за этою плотною стеной.
Тишь, беспробудность, настоящее место упокоения! Но вот что-то ухнуло, словно вздох… Нет, это ничего особенного, это снег оседает.
И Ахилла стал смотреть,
как почерневший снег точно весь гнется
и волнуется. Это обман зрения; это по лунному
небу плывут, теснясь, мелкие тучки,
и от них на
землю падает беглая тень. Дьякон прошел прямо к могиле Савелия
и сел на нее, прислонясь за одного из херувимов. Тишь, ничем ненарушимая, только тени всё беззвучно бегут
и бегут,
и нет им конца.
Точно
небо с
землею переслалось огнями; грянул трескучий удар,
как от массы брошенных с кровли железных полос,
и из родника вверх целым фонтаном взвилось облако брызг.
Ночь продолжала тихий бег над
землей. Поплыли в высоком
небе белые облака, совсем похожие на наши. Луна закатилась за деревья: становилось свежее,
и как будто светлело.
От земли чувствовалась сырость… Тут с Матвеем случилось небольшое происшествие, которого он не забыл во всю свою последующую жизнь,
и хотя он не мог считать себя виноватым, но все же оно камнем лежало на его совести.
Далеко оно было
от него,
и трудно старику достичь берега, но он решился,
и однажды, тихим вечером, пополз с горы,
как раздавленная ящерица по острым камням,
и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые камни
земли; тогда —
как после догадывались люди — встал на колени старик, посмотрел в
небо и в даль, помолился немного
и молча за всех людей, одинаково чужих ему, снял с костей своих лохмотья, положил на камни эту старую шкуру свою —
и все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой, лег на спину
и, глядя в
небо, — поплыл в даль, где темно-синяя завеса
небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
И стало видно, что в двух шагах
от его колес, поперек рельс, лежит, сняв фуражку с седой головы, вагоновожатый, с лицом солдата, он лежит вверх грудью,
и усы его грозно торчат в
небо. Рядом с ним бросился на
землю еще маленький, ловкий,
как обезьянка, юноша, вслед за ним, не торопясь, опускаются на
землю еще
и еще люди…
Старик Джиованни Туба еще в ранней молодости изменил
земле ради моря — эта синяя гладь, то ласковая
и тихая, точно взгляд девушки, то бурная,
как сердце женщины, охваченное страстью, эта пустыня, поглощающая солнце, ненужное рыбам, ничего не родя
от совокупления с живым золотом лучей, кроме красоты
и ослепительного блеска, — коварное море, вечно поющее о чем-то, возбуждая необоримое желание плыть в его даль, — многих оно отнимает у каменистой
и немой
земли, которая требует так много влаги у
небес, так жадно хочет плодотворного труда людей
и мало дает радости — мало!
Объединенные восторгом, молчаливо
и внимательно ожидающие возвращения из глубины
неба птиц, мальчики, плотно прижавшись друг к другу, далеко —
как их голуби
от земли — ушли
от веяния жизни; в этот час они просто — дети, не могут ни завидовать, ни сердиться; чуждые всему, они близки друг к другу, без слов, по блеску глаз, понимают свое чувство,
и — хорошо им,
как птицам в
небе.
Молнии, слепя глаза, рвали тучи… В голубом блеске их вдали вставала горная цепь, сверкая синими огнями, серебряная
и холодная, а когда молнии гасли, она исчезала,
как бы проваливаясь в тёмную пропасть. Всё гремело, вздрагивало, отталкивало звуки
и родило их. Точно
небо, мутное
и гневное, огнём очищало себя
от пыли
и всякой мерзости, поднявшейся до него с
земли,
и земля, казалось, вздрагивала в страхе пред гневом его.
Им, его повадкой любовались, он чувствовал это
и ещё более пьянел
от радости быть таким, каков есть. Он сиял
и сверкал,
как этот весенний, солнечный день,
как вся
земля, нарядно одетая юной зеленью трав
и листьев, дымившаяся запахом берёз
и молодых сосен, поднявших в голубое
небо свои золотистые свечи, — весна в этом году была ранняя
и жаркая, уже расцветала черёмуха
и сирень. Всё было празднично, всё ликовало; даже люди в этот день тоже
как будто расцвели всем лучшим, что было в них.
Печку давно закрыли. Гости мои ушли в свой флигель. Я видел,
как некоторое время тускловато светилось оконце у Анны Николаевны, потом погасло. Все скрылось. К метели примешался густейший декабрьский вечер,
и черная завеса скрыла
от меня
и небо и землю.
Бессеменов.
И всего — девяносто пять… Два с пятаком сдачи… пожалуйте! А насчет аккуратности, милая барыня, вы сказали справедливо. Аккуратностью весь свет держится… Само солнце восходит
и заходит аккуратно, так,
как положено ему
от века… а уж ежели в
небесах порядок, то на
земле — тем паче быть должно… Да вот
и сами вы —
как срок настал, так
и деньги несете…
— Бежит кто-то сюда! — тихо шепчет Иван. Смотрю под гору — вверх по ней тени густо ползут,
небо облачно, месяц на ущербе то появится, то исчезнет в облаках, вся
земля вокруг движется,
и от этого бесшумного движения ещё более тошно
и боязно мне. Слежу,
как льются по
земле потоки теней, покрывая заросли
и душу мою чёрными покровами. Мелькает в кустах чья-то голова, прыгая между ветвей,
как мяч.
Стеснив дыханье, вверх лицом
(Хоть сердце гордое
и взгляды
Не ждали
от небес отрады)
Лежал он на
земле сырой,
Как та
земля,
и мрачный
и немой!
Мы ложились на спины
и смотрели в голубую бездну над нами. Сначала мы слышали
и шелест листвы вокруг,
и всплески воды в озере, чувствовали под собою
землю… Потом постепенно голубое
небо как бы притягивало нас к себе, мы утрачивали чувство бытия
и,
как бы отрываясь
от земли, точно плавали в пустыне
небес, находясь в полудремотном, созерцательном состоянии
и стараясь не разрушать его ни словом, ни движением.
На
земле жилось нелегко,
и поэтому я очень любил
небо. Бывало, летом, ночами, я уходил в поле, ложился на
землю вверх лицом,
и казалось мне, что
от каждой звезды до меня — до сердца моего — спускается золотой луч, связанный множеством их со вселенной, я плаваю вместе с
землей между звезд,
как между струн огромной арфы, а тихий шум ночной жизни
земли пел для меня песню о великом счастье жить. Эти благотворные часы слияния души с миром чудесно очищали сердце
от злых впечатлений будничного бытия.
Невероятно длинны были секунды угрюмого молчании, наступившего после того,
как замер этот звук. Человек всё лежал вверх лицом, неподвижный, раздавленный своим позором,
и, полный инстинктивного стремления спрятаться
от стыди, жался к
земле. Открывая глаза, он увидел голубое
небо, бесконечно глубокое,
и ему казалось, что оно быстро уходит
от него выше, выше…
Все
как будто вдруг поняли, что между
землей и небом не пусто, что не все еще захватили богатые
и сильные, что есть еще защита
от обид,
от рабской неволи,
от тяжкой, невыносимой нужды,
от страшной водки.
Посмотри,
как по
небу ходит ясный месяц,
как мигают
и искрятся звезды,
как встают
от земли легкие тучи
и бредут куда-то одна за другой, будто запоздалые странники ночною дорогой…
И вот я увидал черную молнию. Я видел,
как от молнии колыхало на востоке
небо, не потухая, а все время то развертываясь, то сжимаясь,
и вдруг на этом колеблющемся огнями голубом
небе я с необычайной ясностью увидел мгновенную
и ослепительно черную молнию.
И тотчас же вместе с ней страшный удар грома точно разорвал пополам
небо и землю и бросил меня вниз, на кочки. Очнувшись, я услышал сзади себя дрожащий, слабый голос Якова.
Вдали
от солнца
и природы,
Вдали
от света
и искусства,
Вдали
от жизни
и любви
Мелькнут твои младые годы,
Живые помертвеют чувства,
Мечты развеются твои…
И жизнь твоя пройдет незрима
В краю безлюдном, безымянном,
На незамеченной
земле, —
Как исчезает облак дыма
На
небе тусклом
и туманном,
В осенней беспредельной мгле…
— Где же туча? — спросил я, удивленный тревожной торопливостью ямщиков. Старик не ответил. Микеша, не переставая грести, кивнул головой кверху, по направлению к светлому разливу. Вглядевшись пристальнее, я заметил, что синяя полоска, висевшая в воздухе между
землею и небом, начинает
как будто таять. Что-то легкое, белое,
как пушинка, катилось по зеркальной поверхности Лены, направляясь
от широкого разлива к нашей щели между высокими горами.
— Помнишь ты, — продолжал Островский, —
как я в первый раз приходил к тебе с женой,
как я кланялся твоим седым волосам, просил у тебя совета?.. А-а! ты это позабыл, а о боге напоминаешь… Собака ты лукавая, все вы собаки! — крикнул он почти в исступлении, отмахнувшись
от девочки, которая, не понимая, что тут происходит, потянулась к отцу. — Вы — дерево лесное!..
И сторона ваша проклятая,
и земля,
и небо,
и звезды,
и…
Всякий человек, думая о том, что он такое, не может не видеть того, что он не всё, а особенная, отдельная часть чего-то.
И, поняв это, человек обыкновенно думает, что это что-то,
от чего он отделен, есть тот мир вещественный, который он видит, та
земля, на которой он живет
и жили его предки, то
небо, те звезды, то солнце,
какие он видит.
«
И услышал я голос с
неба,
как шум
от множества вод
и как звук сильного грома,
и услышал голос
как бы гуслистов, играющих на гуслях своих: они поют
как бы новую песнь перед престолом
и перед четырьмя животными
и старцами;
и никто не мог научиться сей песни, кроме сих 144 000 искупленных
от земли.
В христианстве должно быть придаваемо одинаково серьезное значение
как тому, что Христос воплотился, «на
земле явися
и с человеки поживе», пострадал
и воскрес, так
и тому, что Он вознесся на
небо, снова удалился из мира, сделался для него опять, хотя
и не в прежнем смысле, трансцендентен, пребывает на небеси, «седяй одесную Отца» [Господь, после беседования с ними <апостолами>, вознесся на
небо и воссел одесную <т. е. справа
от> Бога (Мк. 16:19).].
Ибо кто мог бы понять неименуемое единство, которое бесконечно предшествует всякому противоречию, где все без сложности совокуплено в простоте единства, без другого
и противоположности, где человек не отличается
от льва, а
небо не отличается
от земли,
и тем не менее каждое существует самым подвижным образом, не в своей конечности, но
как само величайшее единство!
«Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий. Потому что вы не приняли Духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли духа усыновлений, которым взываем: Авва, Отче! Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божий» (Рим. 8:12-4). «А
как вы сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче!» (Гал. 4:3–6), а
от небесного Отца «именуется всякое отечество на
небесах и на
земле» (Ефес. 3:15).
Господь молился, часто
и подолгу, то радостно-торжественно («славлю Тебя, Отче
неба и земли [Неточная цитата из Евангелия
от Матфея, 11:25 (то же — Лк. 10:21).]), то напряженно-мучительно (Гефсиманская молитва [Или «моление о чаше»: «Да минует Меня чаша сия; впрочем не
как Я хочу, но
как Ты» (Мф. 26:26; Мк. 14:36; Лк. 22:42).]),
и молитве Господней [«Отче наш…» Мф. 6:9-13.] научил Своих учеников (
как и Иоанн научил своих).
— Отче наш иже еси в нас, освяти нас именем твоим
и приведи нас в царствие твое, волей нашей води нас по
земле и небесам. Хлеб слова твоего дай нам днесь
и прости наши прегрешенья,
как и мы прощаем своей братии. Сохрани нас
от искушений врага, избавь
от лукавого.
Еще пуще краснеет Дуня. Слышала она многое:
и как жертву приносили оба брата богу,
и как взвился голубоватый дымок к
небу от Авелевой жертвы,
и как стлался по
земле Каинова приношения дым.
И как озлобился Каин на брата,
как завистью наполнилось его сердце,
как заманил он Авеля
и убил.
Я взглянул на
небо. Оно быстро темнело
и как будто спустилось к
земле,
и от этого становилось неприятно
и жутко. На лице своем я почувствовал прикосновение падающих сверху снежинок.
Васильев
и Линская были украшением всего персонала петербургского"Однодворца". Остальное все оказалось весьма
и весьма посредственным.
От исполнения тех же ролей в Москве это отстояло,
как небо от земли.
Уже двадцать часов мы не спали
и ничего не ели, трое суток сатанинский грохот
и визг окутывал нас тучей безумия, отделял нас
от земли,
от неба,
от своих, —
и мы, живые, бродили —
как лунатики.
Никакие живые люди не могут
и не могли говорить того, что говорит Лир, что он в гробу развелся бы с своей женой, если бы Регана не приняла его, или что
небеса прорвутся
от крика, что ветры лопнут, или что ветер хочет сдуть
землю в море, или что кудрявые воды хотят залить берег,
как описывает джентльмен бурю, или что легче нести свое горе
и душа перескакивает много страданий, когда горе имеет дружбу,
и перенесение (горя) — товарищество, что Лир обездетен, а я обезотечен,
как говорит Эдгар,
и т. п. неестественные выражения, которыми переполнены речи всех действующих лиц во всех драмах Шекспира.
— Да. Это честно, смело
и красиво… Пожимай плечами, иронизируй… «Обездоленные», «страдающие»… Эти самые ушаковцы, которые сейчас с мамой говорили, — вся
земля, по их мнению, обязательно должна перейти к ним одним.
Как же, ведь ихняя барыня! А соседним деревням они уж
от себя собираются перепродавать. Из-за журавля в
небе теперь уже у них идут бои с опасовскими
и архангельскими. Жадные, наглые кулаки, больше ничего. Разгорелись глаза.